Тень скорби - Страница 95

— Ку-ку! Угадайте кто! — подкрадывается сзади Лидия и руками закрывает Энн глаза. Элизабет хватает и удерживает ее руки. Мэри садится на ноги. — Так-то! Теперь вы наша пленница, мисс Бронте. Вам не сбежать. Вы попались, мы вас крепко держим, и вам нечего делать и некуда идти! Хорошая шутка, правда? Вы смеетесь, не так ли, мисс Бронте? Я чувствую, что вы смеетесь!

Брэнуэлл рычит:

— Не говорите мне о покое и освобождении. Это было ужасно.

Энн вернулась домой в Хоуорт вовремя и успела на похороны тетушки Брэнуэлл, Шарлотта и Эмили, совершив долгое путешествие из Брюсселя, прибыли слишком поздно. Сейчас они собрались у могилы тетушки на церковном кладбище, где похоронена их мать, чтобы почтить память усопшей.

— Наступил конец, Брэнуэлл, — сказала Энн.

— О да, конец наступил, после невообразимой агонии. — Брэнуэлл шагает к скамье, отведенной в церкви специально для их семьи, и обрушивается на сиденье. — Прямо как бедный Уэйтман: всего неделя-другая немыслимых страданий. Заметьте, папа, конечно, умудрился найти этому объяснение: будучи добрыми христианами, тетушка и Уэйтман отдали свою боль Господу. Очень жадное до боли, знаете ли, божество, поглощало ее в огромных количествах, а ему все мало.

— Ах, Брэнуэлл, не надо, — просит Шарлотта.

— Почему? Только не говори, что превратилась в ханжу.

Почему? Возможно, она просто не хочет об этом думать: хочет думать о хорошем. О письме, которое она привезла для папы от мистера Хегера, в котором тот хвалит их блестящие успехи в школе и просит подумать об их возвращении. Виновато ерзая под сверлящим взглядом Брэнуэлла, она пытается объяснить:

— Просто я думаю, что тебе не следует изводить себя подобными мыслями.

— Самоедство — одно из редких и недорогих удовольствий жизни, — ворчит он.

— Не понимаю, на что нам жаловаться, — говорит Эмили. Вернувшись в Хоуорт, она выглядит здоровой, спокойной, почти счастливой. — Боль прекратилась. Это лучшее, на что только можно надеяться.

Брэнуэлл обращает к ней свой бездонный взгляд.

— Чью боль ты имеешь в виду, Эмили? Тетушкину или свою?

— Не думаю, что сейчас подходящее время для споров. — Голос Шарлотты звучит иначе, как-то искусственно — даже в ее собственных ушах. Она чувствует себя какой-то отторгнутой от них, как будто до сих пор частично находится по другую сторону моря. Оторванные друг от друга, запутавшиеся, попавшие в тупик — именно такими она видит их и знает, что им всем нужны перемены. Месье Хегер, да, он бы знал, как примирить эти буйные противоречия: его разум собрал бы их… как в ладони. И образ его ладони, сложенной в пригоршню, внезапно оказывается слишком сильным для Шарлотты, так что церковь и все остальное вдруг исчезают.

Робинсоны с пониманием отнеслись к Энн и отпустили ее на пару недель, чтобы она смогла побыть на похоронах тетушки и уладить свои дела. Но они рады ее возвращению в Торп-Грин в конце ноября. Рады в том смысле, что ее присутствия не хватало как весов и противовеса, как мишени и снарядов.

Миссис Робинсон ласково и заботливо берет Энн за руки на глазах у дочерей, с которыми, очевидно, у нее случилась размолвка.

— Мисс Бронте, мне больно видеть вас в трауре, хотя, позвольте заметить, вы выглядите в нем изящно и мило. Прошу, расскажите, как держится ваша чудесная семья. Ваши сестры, ведь им пришлось прервать обучение на континенте, чтобы почтить память тети? Мне приятно, хотя и неудивительно это слышать. Из одного только знакомства с вами я могу заключить, что они так же послушны долгу, как и умны. Надеюсь, когда вы будете писать им в следующий раз, то передадите мои самые искренние соболезнования и наилучшие пожелания. Постойте-ка, Эмили и Шарлотта, их, кажется, так зовут? Мне приятно представить ваших сестер — я почти чувствую, что знакома с ними.

Очень скоро дочери уже с нежностью липнут к Энн, надувая губки от ревности.

Мистер Робинсон беспокоится об Эдмунде. Сплошные истерики и притворные боли в животе, что не к лицу уже довольно взрослому парню.

— Боюсь, вы нянчились с ним, мисс Бронте, и поэтому он такой недисциплинированный. Что же, теперь с этим покончено. Хорошее сильное мужское влияние направит его на путь истинный.

— Этого, — вздыхая, говорит миссис Робинсон, — действительно не хватает в доме.

Наступает как раз один из тех моментов, когда, будучи простой гувернанткой и служащей по найму, можно тихонько удалиться. Но Робинсоны ее не отпускают. Мисс Бронте, куда же вы? Надеюсь, мы не заставили вас почувствовать себя чужой. Они лишились быть зрителя.

— Эдмунду нужен воспитатель-мужчина, домашний учитель, — говорит мистер Робинсон, подходя к приставному столику с подносом и графином. За время болезни он приобрел компенсирующую энергичную манеру набрасываться на предметы, прилагая непропорциональную часть воли к маленьким физическим задачам. Наполнение стакана бренди теперь неуклюжее, шумное предприятие, заставляющее миссис Робинсон прикрыть глаза в выражении утонченной терпеливости. — Им должен заниматься мужчина, и — прошу прощения, мисс Бронте, — ему уже давно пора бы начать осваивать классику.

— Ах, сударь, я знаю латынь, если вы хотите, чтобы я обучала его этому, — говорит Энн.

Мистер Робинсон кривится, выпивает бренди.

— Латынь. О чем думал ваш отец?

— Сегодня вы превосходите самого себя в несносности, мистер Робинсон, — делает замечание его жена. — Если желаете вымещать на ком-то плохое настроение, то прошу, пусть это буду я, а не мисс Бронте. Видит Бог, я уже привыкла к этому.