Тень скорби - Страница 96

Позже настает черед мистера Робинсона искать Энн, чтобы взывать и сознаваться, чтобы подушку его «я» кто-то взбил.

— Мисс Бронте, я вспылил ранее. Ваш здравый смысл, конечно, уже разгадал причину, и, надеюсь, вы простили меня. Меня обременяет множество забот — и эта проблема с Эдмундом досаднейшим образом отягощает ношу. Дело в том, что для мальчика его возраста естественно сопротивляться руководству женщин. А мне заполнить этот пробел не позволяет шаткость здоровья.

— Конечно, сударь. Я понимаю.

И она действительно понимает. Возможно, в этом ее беда. Видеть-то ей это не мешает.

— Даже не знаю, что предпринять. Мы здесь во многом отрезаны от общества, а потому вынуждены вести тихую жизнь. Конечно, для женщины это не имеет такого большого значения. Но мужчине трудно с этим смириться, тем более если это не отвечает его характеру. Вот такая проблема.

— Мой брат. — Энн высказывает тщательно обдуманное, со всех сторон взвешенное предложение. Выбор, к которому из двух супругов с этим предложением обратиться, тоже делался со всей осторожностью и пал в конце концов на миссис Робинсон, которая менее склонна увидеть в нем дерзость и которая, как она сама сетует, утомлена бесконечными переживаниями мистера Робинсона по этому поводу («Представляете, муж даже завел речь о том, чтобы отправить Эдмунда в школу», — чего она не может одобрить, поскольку ее мальчик слишком нервный и чувствительный…) — Он владеет классическими дисциплинами и уже работал домашним учителем. Что до легкости характера, здесь я, конечно, по-сестрински необъективна, но искренне считаю, что они с Эдмундом прекрасно поладят.

— Ваш брат… Что ж, это идея, мисс Бронте. Несомненно, обойдется без суеты, которая обычно возникает с появлением в доме совершенно незнакомого человека… Я посоветуюсь с мистером Робинсоном. Конечно, мы должны быть убеждены, что ваш брат полностью соответствует этой должности. Но я буду очень рада, моя дорогая мисс Бронте, если мы сможем принять такое удобное решение.

Энн кажется, что это решит достаточно много проблем. У Брэнуэлла появится работа и возможность находиться в высшей сфере общества, где ему, безусловно, и место. Это скрасит ее одиночество и поможет выносить Торп-Грин, пока они не откроют свою школу. Это будет хорошо для Эдмунда, а значит, и для всей семьи Робинсонов. А будучи очень плохим человеком, Энн отчаянно хочет сделать что-нибудь хорошее.

Завещание тетушки Брэнуэлл утверждено, и каждая из ее племянниц обнаруживает, что стала богаче на триста фунтов, которые вложены в акции железной дороги. Что ж, охотников за приданым можно не бояться, но для идеи со школой это незаменимая помощь.

Пора рождественских каникул, и все дети дома, когда Патрик, сверяясь с копией завещания — теперь для чтения ему приходится пользоваться увеличительным стеклом, — распределяет личные подарки в память о тетушке. Шарлотте — индийская корзина для рукоделия, Брэнуэллу — черный лакированный несессер, Эмили — веер из слоновой кости, Энн — часы и монокль…

— Остальное я должен разделить по своему усмотрению. Речь идет, насколько я понимаю, о разнообразных украшениях и тому подобном. Оставляю это на ваш выбор.

Брэнуэлл фыркает.

— Это низко. Почему ты не оставишь ничего для себя, папа?

— Нет, нет. Мне ничего не нужно, чтобы хранить память о праведной, принципиальной женщине, которая жила и умерла, как примерная христианка.

Но Патрику действительно ее не хватает. Когда внимания требует какой-нибудь важный вопрос — как сейчас, например, вопрос ключей от всех дверей дома, — ему не хватает неторопливого ритуала дискуссии за чашечкой чая. Раз или два в нем вспыхивает, словно полоса света, идущая от холодного солнца, нечто, в чем он с трудом распознает страх. Если она может уйти из его жизни, другие тоже могут. Перед ним даже мелькает такая возможность, и он тут же захлопывает перед ней двери, боясь, что в конце концов останется один.

Ключи от дома, да, Эмили с радостью берет себе. Теперь Марте, молодой дочке Джона Брауна, не придется выполнять всю работу по дому одной.

Эмили движется среди кухонной утвари и запасами погреба, между вещами, которые нужны в обиходе. В течение последних одиннадцати месяцев в ее крови звучало какое-то металлическое тиканье, но теперь, слава Богу, прекратилось. Сейчас она чувствует сущность этих вещей. Lares et penates. Древние боги, Дионис, Эрос — они могли добираться до твоей сути, входить в тебя, а почему эти не могут? Мука — приятная мягкость, хранящая память о твердых зернах, что пробивались к солнцу. Хворост для растопки, черный, колючий, ощетинившийся и напряженный, — уже огонь. Керамическая миска для смешивания: ее идеально вылепленная форма; она — как зимние рассветы с желтыми шлепками битых яиц и поцелуем печного жара на лице.

Мир, который окружает ее, по душе Эмили. Да, ей не хватает тетушки, но смерть есть смерть, а это жизнь. Когда долгое путешествие из Брюсселя в Хоуорт завершилось и она вышла из двуколки, жизнь ринулась в нее сквозь подошвы туфель; она даже на миг потеряла равновесие и посмотрела на Шарлотту, словно та тоже должна была это почувствовать. В Кроухилле когда-то прорвало болото и получилось что-то вроде землетрясения, а тут наоборот: землеустановление.

Ее чемодан не распакован, и это тоже хорошо. Ее комнатой станет бывший детский кабинет. Узкая кровать, нет камина — не имеет значения. Пес Сторож, кот Тигр: она чувствует их кожей, чувствует их решительную силу, шикарные потягивания, даже когда склоняется над шкатулкой для письма. Путешествие за границу, Брюссель, пансион Хегер — это было чем-то, что она делала, потому что должна была делать. И уже сделала. Теперь можно сосредоточиться на важном, на настоящем. Шкатулка для письма открыта, взгляд устремлен далеко, в Гондал.