Тень скорби - Страница 41

— Моими блестящими талантами, конечно. Как же еще?

Итак, она собралась, а где-то возле крышки чемодана положила вещь, которую никак нельзя забыть, — воспоминание, как Тэбби и Брэнуэлл поднимали папу на кровати. Подумай о его бремени. А потому раз и навсегда избавься от вопроса: каково будет в школе Роу-Хед, счастлива или несчастна ты будешь там? Ибо думать надо не об этом. А если уж думаешь, то спрячь эти мысли, никому их не показывай. Была одна история — Шарлотта не помнила, в какой книге она ей попалась, — про юного римлянина, который украл лисенка и спрятал его под тунику; чтобы не признаваться в совершенном, он предпочел позволить зверю выгрызать себе внутренности. Эта история была о мужестве и силе духа, и она с самого начала ужаснула Шарлотту, растревожив ее и внеся путаницу в ее понимание добра и зла. Но в коляске извозчика, которая увлекала Шарлотту — одну — в Роу-Хед, она прижимала к себе мучивший ее вопрос, как того лисенка, без единого стона.

— Я хорошо знаю сестер Вулер как по отзывам, так и лично, — говорил папа. — Они принимают у себя малое число учениц, не больше дюжины, девочек постарше годами, а режим светский и либеральный. Одним словом…

Одним словом, Роу-Хед не имел ничего общего с Коуэн-Бриджем, все так говорили, и на этот счет можно было не беспокоиться. И все же, выбравшись из коляски перед высоким серым домом, Шарлотта вовсе бы не удивилась, если бы из-под сени порога явились мисс Эндрюс и преподобный Кэрус Уилсон и с наслаждением воскликнули: «Ах! Ты к нам вернулась!»

— Что с твоим говором? Он ирландский?

Шарлотта избегала взгляда девочки, похожего на холодный нос любопытной собаки.

— Я не замечала, что… что говорю как-то по-особенному.

— О, но в ирландском происхождении нет ничего дурного, правда. Мы на самом деле отвратительно с ними обращались — ты не находишь? Неудивительно, что они восстали. Ты ирландка или, может быть, шотландка? — Вопросительная пауза. — Тебе не нравится, что я об этом спрашиваю?

— Нет. — Темноволосую шумную девочку звали Мэри Тейлор, это ей было известно, а большего она знать не желала. — Это некультурно.

Смех с вызовом.

— Тогда почему ты мне так и не скажешь?

Потому что, потому что… тут, возможно, и кроется ключ: обнажение своего «я». Шарлотта здесь с единственной целью: учеба, работа. По сравнению с Коуэн-Бриджем преподавание в Роу-Хеде было плодотворным и творческим. Шарлотта вступила в занятия, как в пару удобных разношенных туфель. Мисс Вулер, владелица школы, которая ступала мягко, будто по мехам, и говорила с бесконечной музыкальностью, как задумчивая птичка, успокаивала и утешала своим присутствием, а в ее просторном доме никогда не хозяйничала нужда. Так что, если Шарлотте удастся держать голову склоненной над книгами (физически чересчур простая задача: близорукость стала заметной только здесь, где разрешались игры, и Шарлотте пришлось испытать унижение, когда ей бросили мяч, а она даже не сумела его разглядеть), она, возможно, доберется и до противоположного берега.

Когда с наступлением вечера другие девочки сбивались в группки, дурачились и болтали, она предпочитала прятаться за ширмой в классной комнате, чтобы обнять лисенка и немного поплакать над остротой его зубов, но это, в конце концов, ее дело. Ей решительно не хотелось, чтобы кто-то заглядывал за ширму. Однако же это произошло, и надо сказать, что получилось скорее откровение, чем вторжение.

Шарлотта позволила себе подумать о Заморне, который открывал дворцовый бал в Вердополисе, и, по всей вероятности, сама красота этой сцены вызвала у нее слезы, не замедлившие навернуться на глаза. Потом она почувствовала волнение воздуха, свет на веках. Шарлотта открыла глаза и судорожно глотнула воздух. Девочка, стоящая перед ней, была из Вердополиса. Нигде больше не найти такой смеси хрупкости и изящества, такой длинной белой шеи, такого нимба золотых локонов. Она, очевидно, явилась сюда из мыслей Шарлотты; и удивление Шарлотты было из разряда того, какое бывает, когда находишь четырехлистный клевер: рано или поздно это должно было случиться.

Потом Шарлотта протерла затуманенные глаза, а девочка произнесла вполне обычным голосом:

— Ой, прости, что побеспокоила. — И ореол померк, немножко. Шарлотта все равно знала, почему приняла девочку за гостью из нижнего, как они его называли, мира (ниже чего лежал этот мир, это уже другой вопрос). Казалось, она была всем, чем не была Шарлотта, вплоть до единственной жемчужной, почти декоративной слезинки, сбежавшей по ее щеке, когда она с дрожью в голосе спросила:

— Неужели здесь настолько плохо?

Новенькая. Шарлотта заставила себя приободриться.

— Вовсе не плохо. Не обращай на меня внимания. Здесь очень хорошо.

— Но не как дома, — вздохнули в ответ.

И здесь, несмотря на все свое восхищение, Шарлотта пожалела невинную слабость девочки.

— Боже мой, — сказала она, — я никогда не надеялась, что будет как дома.

Вот таким любопытным образом Шарлотта вновь обнаружила себя в середине. На этот раз не в семье: с друзьями, как положено их называть, хотя это понятие было таким же далеким для Шарлотты, как вступление в цирковую труппу. Быть подругой, как выяснилось, гораздо более трудоемкое и искусственное занятие, чем быть сестрой. Даже в глубине самого этого теплого, ручного, доверчивого слова то и дело натыкаешься на полосы территории, которые не отмечены на карте, по которым приходится тяжело и медленно пробираться. Быть может, она не позволила бы втянуть себя в эти отношения, если бы не возникшее ощущение, что ты нравишься. Теперь Шарлотта понимала, почему в дни ярмарок мужчины в Хоуорте напивались в стельку, а одинокие фермеры, живущие в одноглазых домишках на вершинах холмов, скатывались до такого состояния, что ради очередной дозы опиума готовы были на все. Если это хоть чем-то похоже на осознание, что ты кому-то нравишься, неудивительно, что человек способен броситься за ним даже в пропасть собственного уничтожения.