Тень скорби - Страница 142

142

Скрип стула о половицы. Эмили даже не стала ее слушать и ушла, хлопнув входной дверью.

— Пожалуй, пойду за ней, — растерянно пробормотала Шарлотта. — На самом деле я просто проговорилась, ты ведь знаешь.

— Не думаю, что в этом есть нужда. — Энн едва заметно улыбнулась. — Эмили как дерево: горит быстро и начисто.

— Я, пожалуй, все равно пойду…

Шарлотта в любом случае не против выйти из дома. С тех пор как она вернулась из Лондона, пасторское жилище стало казаться маленьким и не таким уютным: словно промокшая одежда, которая села прямо на тебе.

Она открывает входную дверь и обнаруживает мистера Николса, поднимающегося по ступенькам: довольно бесшумно для человека с таким крепким телосложением. Он окидывает Шарлотту тем воодушевленным пронзительным взглядом, который так ее раздражает: как будто увидеть ее в хоуортском пасторате — это огромный и непостижимый сюрприз.

— Мисс Бронте. Вы ищете сестру? Она только что свернула на тропинку к пустошам.

— Спасибо, мистер Николс.

Он с излишней поспешностью делает шаг в сторону, уступая Шарлотте дорогу, как будто они находятся в каком-нибудь узком коридорчике. Потом удивляет ее, говоря:

— Могу я чем-нибудь помочь, мисс Бронте?

Шарлотта всерьез задумывается над вопросом, потому что он весьма любопытен, и ставит перед собой задачу вообразить какую-нибудь ситуацию, в которой мистер Николс мог бы оказаться полезным. Но тот, похоже, принимает ее усилия за пренебрежительное молчание и, нахмурившись, входит в дом.

Шарлотта с трудом догоняет длинноногую разгневанную Эмили. Да, по-прежнему разгневанную, и это ясно видно по тому, как она молниеносно отворачивается от нее, бросая на ходу:

— Так на кого ты пытаешься произвести впечатление на этот раз?

Шарлотта, выдержав паузу, отвечает:

— Бояться — это нормально, Эмили. Все чего-нибудь боятся.

Эмили испепеляет сестру взглядом, но пламя идет со дна глубокой шахты предательства и горя: так смотрит обиженный верный пес, которого ни с того ни с сего пнули. А когда Эмили вновь отворачивается, чтобы продолжить путь, Шарлотта понимает, что теперь ей вряд ли удастся ее догнать.

Энн, оставшись в одиночестве, гладит Пушинку, уткнувшуюся изящной головой ей в колени, и читает отзывы на книгу.

— Только послушай, Пушинка. По-видимому, несмотря на силу таланта и верность природе, я также психически нездорова, склонна к грубости, жестока и питаю пристрастие к оскорбительным темам, как и все эти Беллы. Что ты на это скажешь?

Она поглаживает мягкое ухо собаки, и туман, который покрывает ее глаза и гнет печатные буквы, быстро рассеивается. Вся хитрость в избавлении от слез заключается в том, чтобы не моргать. Она давно уже этому научилась.

Эмили нет полдня. Шарлотта наконец выслеживает сестру в ее голой маленькой спальне, где та сидит, съежившись, на кровати и растирает большие, затянутые в чулки ступни.

— Это тебе. — Шарлотта протягивает руку. — Смотри, побег вереска. Я сорвала его для тебя.

Эмили оскаливает зубы.

— Значит, от одного сентиментального жеста все вдруг снова станет хорошо.

— Такие случаи известны. — Шарлотта садится на кровать. — Особенно в романах. Ты, должно быть, изрядно сегодня находилась.

— Дошла до самого Лондона, где объявила им всем, что Эллиса Белла не существует, и исчезла в облаке дыма. — Эмили слепо хватает руку Шарлотты и крепко прижимает к щекам и ко лбу, точно холодный компресс. — Это было неправильно… то, что я тебе сказала. На самом деле ты не такая. Я просто боюсь, что ты не заботишься о себе и однажды погубишь себя.

— Значит, от одного сентиментального объяснения все вдруг снова станет хорошо, — с улыбкой говорит Шарлотта; ее голос немного дрожит.

— Я боюсь писать, — признается Эмили, не обращая внимания на реплику сестры и изучая вены на тыльной стороне ее ладони. — Но все со временем наладится, верно?

— Все со временем наладится. Доверься мне.

— О, я верю. Я всегда тебе доверяла. Быть может, в этом моя беда. Нет, я не хочу сказать, что ты меня подводила или что-то в этом роде, я имею в виду, что я перекладываю решения на тебя. Значительную часть того, что люди называют жизнью, я перекладываю на тебя, Шарлотта. — Эмили вздрагивает: из коридора доносится внезапный раскат спотыкающегося, шаркающего шума. — О Боже, это опять он. Пока вас не было, у него случился очередной из тех странных коротких припадков, который заставил его повалиться наземь. Кошмары.

Шарлотта выходит вслед за Эмили в коридор и обнаруживает Брэнуэлла на вершине лестницы, угрюмо подпирающего стену. Он выглядит ужасно, но ведь если кто-то постоянно выглядит ужасно, перестаешь это замечать и уже не различаешь степени ужасности.

— Проклятая темная старая дыра. Смотрите, летний день, а как темно. Как темно… — Брэнуэлл потерял на секунду равновесие и чуть не полетел вниз. Затем он дернул головой, пытаясь смести с глаз длинные космы спутанных волос. Когда он в последний раз стригся? — Что с вами такое?

— Ничего, Брэнуэлл, — говорит Шарлотта. — Мы не ссорились.

А потом недоумевает, зачем она это сказала.

Папа приглашает их — трех — выпить чаю у него в кабинете. Отсутствие тетушки пульсирует болью, как рана на месте вырванного зуба.

— Я не уверен, мои дорогие, согласны ли вы и будете ли рады пожать плоды своих наблюдений, но я полагаю, что необходимо снова позвать к Брэнуэллу мистера Уилхауса. Знаю, они с Брэнуэллом не ладили, и, честно говоря, он не мистер Эндрю, которого нам так недостает. Но, тем не менее, он врач. А я чувствую необходимость в совете врача. Скажите со всей искренностью, что чувствуете вы.

142