Тень скорби - Страница 63

— Господи, мисс, судя по вашей реакции, можно подумать, будто потерялся кто-то из нас.

— О нет, нет, — весело отзывается Эмили, представляя, как позже стиснет мордаху Ханно и даст ему прибереженные кости из супа. — Ханно значит для меня гораздо больше любой из вас. Как вы, вероятно, знаете.

Это просто информация; в конце концов, она здесь, чтобы раздавать именно ее.

Туман и темнота, и ботинки Брэнуэлла едут по скользким булыжникам, пока он пытается достигнуть вершины Дарли-стрит, не свалившись еще раз на землю. Хотя падать весело, а его друг и коллега-художник Томпсон (портреты, точные и немного безжизненные) рядом и поможет подняться.

— Ну его ко всем чертям, Бронте, сдается мне, хватит приглашать тебя на пьяные вечеринки.

— Симпозиумы, — поправляет его Брэнуэлл. — Да, буквальное значение то же, но знаешь ли, разница все-таки есть. Они образовательные. Какая собралась компания! Лейланд, к примеру, ты видел его скульптуры? Конечно, ты же нас познакомил. Хорошие ребята. Кроме того, который… ну, ты понял, который возомнил, будто он из Лондона…

— Тот, с которым ты затеял ссору? Да уж.

Брэнуэлл посмеивается, потом закрывает рот рукой.

— Ш-ш, тихо. — Его квартира. — Мой лендлорди. Леди и лорд. Их нельзя будить. Господи, кто понаставил здесь все эти ступеньки?

Томпсон, из которого уже выветрилось веселье, зевая, подталкивает Брэнуэлла вверх по лестнице и помогает не промахнуться мимо кровати.

— Что ж, Бронте, тебе повезло, — говорит он перед уходом. — Ты кое-что о себе узнал, а именно: пить ты абсолютно не умеешь.

Лежа на кровати, Брэнуэлл хохочет долго и громко, без причины; потом горизонтальное положение вызывает у него тревогу, и он кое-как поднимается. С огромным трудом находит он трут и кремень, зажигает свечу и идет в свою комнату для рисования. Благодаря виски он столь многое увидел по-новому и ясно: интересно будет узнать, какой покажется ему его работа под просветляющим воздействием этого напитка.

На мольберте почти законченный портрет жены богатого торговца углем. Брэнуэлл поднимает свечу. Плоские рыбьи глаза смотрят мимо него. Боже мой, пропорции никуда не годятся — и где багет? Он опускает свечу, которая начинает дрожать. Но послушайте, а чего они ждали? Его условия очень скромны, должны быть такими, если он хочет иметь хоть какую-то работу и… что вообще можно сделать из такой безобразной старой коровы?

— Из дерьма пулю не слепишь, — произносит он вслух голосом Тэбби, и его снова начинает трясти от смеха. Он роется в своих банках с красками. — Безобразная старая корова, безобразная старая какашка. — Взмывает кисть, напитанная умброй. Он мажет и развозит, напевая: — Из нас рождается кака-ашка. — Он пританцовывает на цыпочках, а рука порхает и кружит над холстом. — Какашка нам… ха-ха-ха… дается… Имя теперь ему будет Дерьмородящий… Поцелуй-меня-в-зад…

Ну вот, так гораздо лучше. Отступая назад, чтобы насладиться зрелищем, он опрокидывает свечу — не полностью, не совсем — и успевает подхватить ее шарящими пальцами под аккомпанемент затихающего, сдерживаемого смеха. Представь, если бы краски загорелись, представь, какое пламя. Господи. Он благоговейно возвращает свечу в спальню. Когда Брэнуэлл ее задувает, темнота непроглядна и длится двенадцать часов.

— Жаль, что ты так несчастна в Дьюсбери-Мур, Шарлотта, — говорит Элен, вдруг отвлекаясь от рассказа о новых лондонских модах.

Шарлотта смотрит на подругу.

— Я… надеюсь, что не жаловалась на это.

— Нет, наоборот. Ты всячески обходишь эту тему стороной. Говоришь о чем угодно, только не об этом, даже о новом стиле отделки шляп, до чего, как я прекрасно знаю, тебе нет абсолютно никакого дела. Как бы я хотела тебе помочь.

— Ты помогаешь. О, ты помогаешь, — говорит Шарлотта, сжимая руку подруги. — Благодаря тебе здравая и пристойная часть моей души жива, еле-еле. — До тех пор, пока есть эта нежная кожа, покрытая золотистыми волосками, эти прогулки по обнесенному стеной саду, эти уверения, что хороший, откровенный человек находит ее достойной симпатии, она удерживает буйство на привязи. Еле-еле.

— Надеюсь, мисс Вулер не перекладывает опять на твои плечи слишком многого.

— Ах, она никогда и не делала этого. Дело во мне. Честно говоря, Элен, я не возражаю, то есть я могу выдержать работу учительницы. В конце концов, это единственно возможное для меня будущее. Однако няня из меня весьма посредственная. А теперь мисс Вулер должна заботиться о пожилой матери и маленькой племяннице в Дьюсбери-Мур. Подозреваю, таковыми будут и мои дополнительные обязанности. Следует ли мне возражать против этого? Нет, потому что это было бы некрасиво по отношению к мисс Вулер, которой я столь многим обязана. Так что на самом деле лучше уйти сейчас, пока мы в дружеских отношениях… Ах, Элен, ты не встречала в Бате леди, которым могла бы понадобиться оплачиваемая компаньонка — эгоистичная, несговорчивая, нелюдимая компаньонка? Я бы хорошо подошла на такую должность.

Элен гостила в Бате у своего брата-доктора — братья Элен оккупировали все профессии — и приобрела некоторую прогулочную неторопливость движений. Вторая, и последняя, перемена состояла в том, что семейство Нюссей переехало из Райдингов в Брукройд, меньший по размеру дом в нескольких милях от старого жилья. (Расположение лучше защищено от ветра. Воздух здоровее. Ладно, ладно, дешевле.) Сейчас визит Шарлотты совпал с пребыванием в отчем доме еще одного брата Элен. Преподобный Генри, состоящий из уютных бормотаний, мурлыканий под нос и полной невозмутимости, приехал погостить из своего нового прихода в Суффолке. Это название ассоциируется у Шарлотты с чем-то прелестно буколическим: полной противоположностью каменного, продуваемого ветрами Хоуорта.