Тень скорби - Страница 49

Теперь ничего не остается, кроме как оценить внушительную сумму своей неблагодарности, потому что, отправляясь в Роу-Хед в качестве учительницы, она, в конце концов, возвращалась к тому, что хорошо знала, и в то же время избежала другой, неведомой судьбы гувернантки. Кроме того, с ней ехала Эмили, чтобы стать ученицей в школе. Она не должна была чувствовать себя одинокой и вообще… Вообще, все складывалось удачно, не так ли? И почему это привело к дрожащему, трепещущему безумию на коврике перед камином? Возможно, в этом ее собственная вина?

Первый день Эмили в Роу-Хеде был также днем ее семнадцатилетия. Шарлотта, глядя, как сестра утром заходит в классную комнату и мучается тошнотой и головокружением от собственного непрошеного превращения, внезапно ощутила дикое желание броситься к ней, накрыться одной на двоих шалью и сказать: «Нет. Это никуда не годится. Мы уходим». Но идти было некуда, поскольку невозможно попасть туда, куда ей действительно хотелось: в прошлое.

Эмили — бледная, серьезная, высокая — выглядела на семнадцать и даже старше. В то же время ее возраст мог быть любым, учитывая окружавших новенькую барышень, которые холодно изучали ее появление. Они осиными взглядами жалили ее простое старое платье с короткими рукавами, самодельную прическу. Эмили не просто была чуждой этому месту — казалось, она пришла из другого мира. Приблизившись к большому столу, покрытому красной бархатной скатертью, и сложив на него книги, она каким-то непостижимым образом преобразила его: теперь могло показаться, что это трон, или алтарь, или, возможно, эшафот. Что-то из нижнего мира, на самом деле даже не из Стеклянного города или Ангрии, а из нового мира, который создавали они с Энн. Гондал: Шарлотта посещала его, сочтя впечатляющим, но загадочным местом, где трагические королевы обитали в туманных горных долинах. Эмили принесла его с собой в классную комнату в то аляповатое летнее утро своего семнадцатилетия. Ее взгляд скользил по одноклассницам с абсолютным безразличием, как будто они были рядом пустых крючков для шляп. И Шарлотта, учительница поневоле, с болью учила: Эмили, ты должна постараться — притвориться, подчиниться, уступить немного. Это первый урок, который необходимо усвоить.

— Знаешь, не нужно бояться ко мне подходить, — сказала Шарлотта, приноравливаясь к шагу Эмили по пути в церковь.

— Что?

— Я хочу сказать, что тебе не стоит обращать внимания на то, что говорят другие. Если они думают, что ты у меня в любимицах, поскольку мы сестры…

— Ах! Это.

Эмили наполовину улыбнулась. Полностью она улыбалась очень-очень редко, и когда это случалось, эффект был почти невыносимо интимным, как стон от боли.

— А есть такое?

Роль учительницы приносила Шарлотте сплошь одни тревоги; к столу в классной комнате она шла по высоко натянутой проволоке, терзаемая воющим ветром.

— Не знаю. Может быть. Они в основном идиотки, поэтому, полагаю, вполне могут так думать. Я их особо не слушаю.

И не разговариваю с ними. Шарлотта видела Эмили в вечернем классе. Никаких пряток за ширмой, как делала она сама: в этом не было нужды. Эмили окутывала собственная плотная занавеска уединения, даже когда она энергичным шагом мерила комнату.

— Мисс Вулер говорит, что твоя работа очень хороша, — беспомощно произнесла Шарлотта.

— Работа довольно интересна. Вопрос в том, чего она лишает. Времени. Времени быть собой, жить… Ну, ты понимаешь.

— Да, понимаю… прости, что не могу быть с тобой чаще. После школы. — Она могла бы сказать: «Прости, что я не могу стать Энн». — Если тебя это как-то утешит, у меня маленькая спальня, смежная с комнатой мисс Кэтрин, и та каждый вечер приходит ко мне с распущенными волосами — вылитая жертва, предназначенная богам, — и сыплет ужасающими предупреждениями о повадках мужчин.

Что ж, улыбка почти на две трети.

— К этому нам надо готовиться? К превращению в мисс Кэтрин? Господи. Нет, не извиняйся, Шарлотта. Не будь здесь тебя… — голос Эмили звучал задумчиво, но в то же время обыденно, — я бы, наверное, умерла.

— Безусловно, вы знаете свою сестру гораздо лучше меня, — сказала мисс Вулер. — Надеюсь, если бы некая особенность нашего заведения делала ее несчастной, она бы с вами поделилась на этот счет. Но поверьте, это может оказаться всего лишь вопросом времени. Я знаю случаи, когда самые робкие и замкнутые девушки в конце концов хорошо приживались.

Полнейшая невозможность объяснить. Робость точно не имеет к этому никакого отношения. Та самая Эмили, что с каждым днем в Роу-Хеде становилась бледнее и отчужденнее, еще в прошлом году брала горячий утюг и прижимала его к предплечью, потому что слюнявая бродячая собака, которой она дала попить, неожиданно укусила ее и был риск, что дворняга могла оказаться бешеной. Шарлотта обнаружила это лишь потом, когда они переодевались ко сну. Она вскрикнула при виде прижженной раны.

Не страх. И не та тень — Шарлотта дерзнула быть уверенной, — что наползла на Марию и Элизабет. Эмили не кашляла и, несмотря на усугубившуюся худобу, не теряла гибкой силы, особенно когда они выходили гулять за пределы школы. За лугами и деревьями даль короновали вересковые пустоши, и, завидев их, Эмили, казалось, могла идти вперед бесконечно.

Вот, пожалуй, и добрались до причины. Тоска по дому — только в случае с Эмили это настоящая болезнь, очень изнурительная. Нет, она не твердила о доме, не оплакивала свою долю, не отказывалась от необходимости свыкаться с новой ситуацией. Она просто увядала. Она словно выцветала, утрачивая краски и оставляя от своей личности что-то пыльное, изъеденное молью.