Тень скорби - Страница 159

159

Весь приход видит, как он дрожит, теребит в руках облатку и наконец отворачивается. Прикованная к месту, Шарлотта наблюдает, как трясутся его вздернутые, сутулые плечи, и понимает, что так не может продолжаться.

«Да, это правильно, — решает Шарлотта, когда настает день его отъезда из Хоуорта, — давно пора, это к лучшему». Поскольку ему нужно передать дела воскресной школы, он заходит в пасторат. Шарлотта прислушивается к его стуку и упорно избегает встречи. Она слышит, как они с папой о чем-то говорят, в очень резких тонах. Вскоре снова доносится звук входной двери. Шарлотта выглядывает наружу. Мистер Николс задерживается у ворот, не хочет уходить.

Из-за нее. Ужасная ответственность. Ну же, этому можно положить конец: выйди к нему, скажи что-нибудь рассудительное и отрывистое. Когда Шарлотта доходит до ворот, то обнаруживает, что мистер Николс бессильно привалился к ним, обхватив себя руками, и рыдает, как выпоротый ребенок.

— Ах, перестаньте, — говорит она, — пожалуйста, мистер Николс, это ужасно. — Всхлипывания, вырывающиеся из широкой мужской груди, раздаются неимоверно громко. — Пожалуйста, не нужно так плакать.

— Почему? — со стоном отзывается он и вытирает глаза. — Таковы мои чувства.

— Да, но… — Шарлотта замолкает, потому что не может придумать, что полезного можно сказать после «но». — Чувства пройдут, поверьте, и скоро все наладится.

И тут же думает: «А ведь я по собственному опыту знаю, какая это чудовищная ложь».

— Простите. Понимаю, я, должно быть, смущаю вас подобной несдержанностью.

— Нет, нет, дело не в этом. Я не хочу, чтобы вы думали, будто я… в общем, будто я отношусь к этому так же, как мой отец. Я не могу дать вам надежды, которую вы хотите обрести, но меня это расстраивает, и я жалею, что не могу иначе.

— Действительно? — Он поднимает массивное заплаканное лицо. — Тогда что должно измениться, чтобы вы смогли?

Шарлотта непроизвольно пятится: оказавшись рядом, она вдруг увидела, какой он большой.

— О… Послушайте, мистер Николс, мы не обменивались знаками внимания. Вы просто поставили меня перед фактом этой… этой… — Любви — вот нужное слово, она знает это, и его взгляд говорит об этом: о любви. — Этого внимания. Конечно, это не может не льстить… — «Не может не льстить, — думает Шарлотта, — новые вершины сладкоречивого бреда». — Я не знала, что вы чувствовали. Что вы чувствуете сейчас. Да и как мне было знать? Вы скрываете чувства, их не видно на поверхности.

— Это означает, что они стали еще сильнее. Уверен, вы, как никто другой, понимаете это. — Внезапно он принимает вид человека, готового перепрыгнуть через препятствие. — В конце концов, разве не так было с Джен Эйр? Разве она не прятала сильнейших, искреннейших чувств? Маленькая гувернантка, неприметная, но внутри… внутри…

— Джен Эйр не существовало на самом деле.

— Конечно же, она существовала. И существует.

Шарлотта ощущает совершенную неспособность ответить, ответить хоть что-нибудь, как будто дар речи навсегда покинул ее здесь, у ворот сада. Но она не может молча уйти от него. Нет, только не это. Ей знакома жестокая сила молчания. Тягостного ожидания слова. Она находит его руку.

— До свидания, мистер Николс. Я желаю вам добра. — «Нет, это не значит быть любимой, — думает она, — когда любовь тычут в лицо как свершившийся факт». — Вы знаете, что между нами не должно быть никакого общения.

Мистер Николс достал платок; похоже, он наконец взял себя в руки.

— Да, конечно.

Полминуты они спокойно смотрят друг на друга, потом идут каждый своей дорогой.

Ожидание слова… Шарлотта думала, что «Городок» может вычистить из нее эту старую боль, и в каком-то смысле так и случилось. Но теперь, вместо того чтобы ощущать, она вспоминает ее — очень точно, со всеми мучительными тонкостями истязания. Письма… Как о них говорил Брэнуэлл? Они содержат в себе целый мир, что-то вроде этого. И еще, возможно, целый мир печали. Шарлотта думает об этом, когда в пасторат приходит первое письмо от мистера Николса.

Она узнает почерк на конверте и ловко прячет письмо от папиных глаз, достаточно зорких, чтобы увидеть вещи, которые не хотелось бы показывать. Она долго не решается распечатать конверт. Но что это значит? Она собирается отослать его назад непрочитанным? Слишком жестоко. Представь это, представь…

Шарлотта распечатывает и читает письмо. Слог мистера Николса не поражает энергичностью или живостью, ничем не ослепляет и не очаровывает. Он пишет, чтобы сказать ей, что продолжает ее любить, чтобы извиниться за неудобства, которые, возможно, причинил ей, и чтобы опять-таки извиниться, что не может забыть ее, не может оставить надежду, хотя и переехал в другой город… Он пишет о многих вещах, сильно, искренне, без дикости. Он знает, что не должен этого делать, но не в силах себе запретить. Он прекратит, если запретит она. Еще одно письмо, и еще одно. Он надеется, что она поймет, он ничего не может с собой поделать, и в этих письмах, пусть и без ответа, есть какое-то облегчение…

Поймет? Как она может не понять этого? Интересно, есть на земле хоть один человек, который понял бы это лучше, чем она?

Она отвечает — после шестого письма, — сдержанно советуя ему больше не писать. И приходит еще одно, до такой степени наполненное радостью по поводу хоть какого-то ответа, что Шарлотта просто-таки не может, по-человечески не может не написать снова.

Еще одно высказывание Брэнуэлла: быть любимым — самая прекрасная на свете вещь, и с этим ничто не может сравниться. Конечно, бедный Брэнуэлл ошибался во многих вещах, но не во всех.

159